Второго октября на пешеходном мосту Богдана Хмельницкого в рамках проекта Fujifilm «Для драгоценных мгновений» прошло открытие выставки «Забытые урбанизацией». Интервью с председателем экспертного совета конкурса Ольгой Свибловой прямо на мосту о будущем художественной фотографии, новом «Мультимедиа Арт Музее, Москва», проблемах печати фотографии и российском зрителе.
Само собой, поговорить с Ольгой Свибловой очень сложно. Она — человек-нейтрино: невозможно поймать, нельзя задержать, нечеловечески трудно взять интервью. График Свибловой расписан на много месяцев вперед — она организует сразу несколько выставок в России и за рубежом, открывает здание «Мультимедиа Арт Музея, Москва», участвует во множестве проектов в качестве члена жюри и куратора. Мало того, даже на улице к ней все время пытаются подойти какие-то люди, показать фотографии и спросить совета.
Несмотря на то, что Ольга Львовна была явно утомлена этой активностью в отношении себя, а на мосту было холодно, вместо отведенных на интервью двадцати минут, мы проговорили почти час.
— Что происходит с вашей площадкой, музеем на Остоженке?
— Дом на Остоженке откроется 12-го октября. Это прекрасное здание почти в девять тысяч квадратных метров. Ровно пять лет назад, как это ни смешно, мы оттуда выехали. Именно 12-го октября.
Но за это время музей ни на один день не прекратил своей активной вставочной и собирательской деятельности. И в этом смысле я благодарна городу — он дал нам выставочные залы Манежа. Ведь очень многие зарубежные музеи, становясь на реставрацию, не имеют возможности продолжать свою деятельность. А мы сохранили и публику, и коллектив, и работу над фондами. Продолжили радовать Москву «Фотобиеннале».
— А что Вы готовы сказать по поводу заявленной муль-тимедийности музея?
— Мы открываемся с новым брендом. Официально
с 2003-го года мы называемся «Мультимедиа Арт Музей, Москва». Это мультимедийный комплекс актуальных искусств, что очень точно, поскольку мы действительно комплекс: у нас есть «Школа Фотографии имени Родченко», музей «Московский Дом фотографии» со своей коллекцией в более чем восемьдесят тысяч единиц хранения, у нас будет творческая лаборатория Science art и теоретическая дискуссионная лаборатория о будущем искусства.
— А сколько человек у вас работает, и в ком Вы больше всего нуждаетесь?
— Сейчас у нас работает около двухсот человек, и мы набираем еще людей.
На данный момент я нуждаюсь прежде всего в специалистах, которые будут работать с интернет-артом и заниматься нашим сайтом. Мы находимся в стадии активной разработки веб-ресурса. У нас был очень хороший сайт, разработанный Артемием Лебедевым девять лет
назад. Я наблюдала, как он стареет, и не хотела с этим ничего делать, поскольку понимала, что появится эволюционный скачок в развитии виртуальных активностей, и в сайт нужно заложить возможность будущего. Сейчас пришло время.
У нас будет портал, он будет отражать не только нашу музейную жизнь (а мы ежегодно делаем около тридцати проектов в России и множество за рубежом), научную деятельность, конкурсы, прочую активность. Пройдет время и жизнь музея в виртуальном пространстве будет даже более масштабна, чем в реальном. При том, что и реальный музей у нас — один из лучших в Европе музеев современного искусства.
— То есть музей будет посвящен именно современному искусству, фотография станет просто его частным случаем ?
— Нет, это неправда. Еще Сент-Экзюпери говорил: «Мы в ответе за тех. кого приручили». Фотография — это наша любовь. У нас появляется больше выставочных площадей. и направление фотографии мы станем только усиливать. Давайте вспомним как проходили обе последние «Фотобиеннале», вспомним, что «Серебряной камере» в этом году исполняется десять лет. Скоро откроется еще два всероссийских конкурса, мы о них объявим в свое время. Не будет потеряна ни одна наша активность, более того, мы имеем новые грандиозные планы.
— Вы планируете продолжать привозить молодых западных фотографов?
— Да, я же сказала, все. что мы делали, мы будем продолжать делать. Сейчас в Париже проходит выставка, посвященная десятилетию обмена стажерами: фотографами и мультимедиа-художниками между Москвой и Парижем. Она пользуется огромным успехом у публики и у прессы.
Мы меняемся стажерами с Дюссельдорфом, с Берлином. У нас открывается три студии, куда мы будем приглашать работать фотографов и художников из всех стран мира и из всех школ, с которыми мы сотрудничаем.
— Что вы покажете в музее в первую очередь?
— Первыми у нас будут три экспозиции. Три зала музея будут отданы под выставку «Флюксус: поживем — увидим».
Fluxus — знаменитое течение 70-80-х годов, в котором участвовали Кейдж, Рэй Джонсон, Йоко Оно, какой-то из их перформансов был сделан даже с участием Виталия Комара. К нам приедет знаменитый Бен Ватье, который будет делать перформанс с молодыми русскими художниками. Кроме того, открывается выставка Сергея Берменьева «Иосиф Бродский», и выставка «Избранное» — экспозиция отобранных; работ из фондов Музея.
Идеология же группы Fluxus была об исследовании границы жизни и искусства, границы между зрителем и художником. Вопросы особенно актуальные сегодня с появлением виртуального пространства и творчества в этом виртуальном пространстве.
— А где, действительно, эта грань? Есть ли у нас вообще искусство фотографии? Есть ли те самые молодые художники, которых действительно не стыдно отправить в Арль или в Париж?
— В Арле, например, в этом году у меня была выставка, и мы отправляли туда Ваню Михайлова. Это молодой художник, с которым мы работаем уже три года. Сейчас он будет участвовать в выставке в галерее Шато д’О в Тулузе, где мы выставляем и других молодых фотографов: Павловскую, Тройского. Последний — вообще один из сегодняшних лидеров, недавно получил престижную голландскую фотографическую премию.
И вот вы говорите: «Где грань? Где настоящее, а где ненастоящее?» До тех пор пока все будут сидеть и ждать, пока придет дядя и решит, кто первый и кто главный, до тех пор, пока мы будем искать авторитетов, ничего не произойдет. Мы должны учиться, учиться, учиться.
Да, «Арль» — чудесный, старейший фотографический фестиваль мира. Но я вам могу с гордостью сказать, что Московская Фотобиеннале ничуть не хуже, но гораздо больше, чем «Фотографические встречи в Арле».
— Но что касается нашей публики, может ли она адекватно воспринять современную европейскую фотографию?
— Да у нас прекрасная публика. Перестаньте! Давайте оставим это, я в ярости! Это старые советские пережитки,
о том, что наш человек самый лучший и самый счастливый; постсоветские — о том, что он самый худший и самый несчастный, — это ужасные клише, с которыми надо бороться.
— Мы, скорее, о том, что в Арле выставляются
в основном молодые фотографы, а на «Фотобиеннале» — серебряно-желатиновые отпечатки Картье-Брессона. Такое ощущение, что Вы стараетесь специально привозить исключительно коршфеев с большим именем.
— А можно я вам такую вещь скажу: это вы плохо следите за Фотографическими Биеннале в Москве. Если вы возьмете каталоги и сравните процентную составляющую классиков
в Арле и у нас, вы увидите, что в процентном соотношении у меня молодых фотографов гораздо больше. И что это ваша иллюзия про молодых, потому что Арль далеко, на юге Франции. И там прекрасный климат, много комаров и очень жарко. А у нас иногда недостаточно тепло. Погодные условия, понимаете?
Мы живем в эпоху, когда говорить «Наша публика. Готова ли она?» — глупо.
Мы сейчас считаем, сколько выставок мы показали за 14 лет работы музея. И пока другие выясняли, что настоящее, а что нет, кто гений, а кто фотолюбитель, мы показали около шести тысяч проектов. И все эти сотни художников — и лидеры, и молодые, — приезжая на «Фотобиеннале», говорили: Слушайте, мы такой хорошей публики не видели». Это та же самая публика, про которую вы мне задаете вопрос. Не надо питать иллюзию, что в Париже или Нью-Йорке все готовы воспринимать Бойса.
В 70-х годах ЮНЕСКО делало мировое исследование, насколько отстает вкус художественного зрителя от актуальной точки развития искусства — на пятьдесят лет. Это исследование не российское, оно проводилось в так называемых «развитых странах». И я вас уверяю, на сегодняшний день этот разрыв больше.
— На «Фотобиеннале» при этом приходит огромное количество людей каждый раз.
— Когда я называю свою посещаемость, мне завидует большое количество зарубежных коллег. Посещаемость эта подтверждена финансовыми документами — с каждого билета мы платим налог. То есть за эту посещаемость
я могу отчитаться налогами. Мифов вообще очень много: а реальность, она такова — у нас огромная публика. Посмотрите, как она сегодня ходит на «Винзавод», в «Гараж», все теплощадки, которые мы занимаем под «Фотобиеннале», — в последние годы это больше полумиллиона зрителей. Вы знаете, сколько в Арле? Шестьдесят-семьдесят тысяч.
Поэтому не надо жить в этом униженном состоянии и думать где лидеры, а где не лидеры. Время во всем разберется, а сегодня — жизнь. У каждого художника должен быть свой зритель. И нам надо снобски, я не побоюсь даже слова «жлобски», брать на себя право говорить, что одно — отстой любительский, а другое — высокие достижения. История часто меняет акценты, у нее есть разные потоки. Я отстаиваю точку зрения, что художественная самодеятельность — это величайшее из благ.
— То есть не бывает профанного искусства и профаниой фотографии?
— Бывает только то, что вам нравится или вам не нравится.
— Правда, что печать — это такая сегодняшняя граница между любительской (фотографией и профессиональной?
— Нет, неправда. Есть много других профессиональных медиа. Но то, что люди перестали печатать — это большое горе.
— То есть Вы поддерживаете проект Fujifilm no популяризации печати фотографий?
— Полностью поддерживаю! Они огромные молодцы. И компания Prolab, С которой мы много лет сотрудничаем, тоже на этом стоит.
Каждый раз, когда мы делаем выставку, наряду со слайд-проекциями, видеофильмами, разными типами инсталляций, мы каждый раз ставим экспозицию, в которой есть отпечатки. Создание каждой такой экспозиции — это страшная головная боль, огромная работа целой команды. Над каждым отпечатком мы работаем больше, чем работал фотограф, создавая сам кадр. Мы делаем огромное количество проб, ведь важно понимать на какой бумаге, в каком формате и в каком обрамлении произведение получит законченную форму и будет действовать на нас эмоционально. Мы перепечатываем снимки до боли, если нам не удается добиться нужного цвета, пробуем по десять текстур каждой бумаги.
— А как эта работа коррелирует с использованием новых технологий, новых инструментов в фотографии?
— Неважно, чем сделан снимок. Это может быть цифровая камера, мобильный телефон, любой пленочный или стеклянный фотоаппарат. Мы, к примеру, уже несколько лет работаем с мобилографией и будем продолжать с ней работать.
К тому же, с развитием новых технологий люди все больше обращаются к прошлому.
— Да, многие сейчас снимают на объективы уо-х годов.
— Да ладно 70-х, умные люди берутся за камеры начала прошлого века. Дюссельдорфская школа победила, потому что пользовалась большими камерами, сложными технологиями, которые не всякий возьмется использовать. И в результате именно эта школа до сих пор задает тон во всем, что касается современного искусства, работающего с фотографией. Ведь фотография всегда развивалась в зависимости от развития технологий. Вначале она даже не снимала движение, потом появились объективы, и движение стало одним из важнейших фотографических сюжетов. При этом старые технологии никогда не уйдут в забытье.
— Как, на ваш взгляд, будет дальше развиваться
художественная фотография? Когда-то в ней появилось движение, затем цвет, теперь компьютерный коллаж, новые возможности печати. Что будет дальше?
— Сейчас мы можем делать разные ракурсы. С крупными ракурсами в историю вошел модернизм, в числе лидеров которого была и российская фотография. Это было открытием, новшеством.
Сейчас такое открытие — близкая дистанция. Я даже скажу по другому — интимная дистанция. Когда ты сидишь с мобильным телефоном и никто рядом с тобой не может понять, говоришь ты по нему или снимаешь, рождается эта близкая дистанция, крупный ракурс — то, что раньше было совсем недоступно и в концептуальном плане до сих пор не проработано. Я считаю, это очень важная вещь, наряду с телевиками, которые подарили нам движение папарацци. Они могут увидеть то, что люди часто хотят скрыть. Близкое, интимное.
Кроме того, сейчас появилось много технологически сложных съемок, которые раньше нельзя было вообразить: подводные съемки, съемки диких зверей, аэрофотосъемки. Одно дело — летать на самолете, что всегда лимитировано по времени; а другое — послать в воздух радиоуправляемое приспособление, которое будет снимать столько, сколько нужно.
Конечно, фотография будет осваивать новые сюжеты. Сейчас она, с одной стороны, движется к предельной субъективности (что мы видим на примере Нан Голдин), а с другой — к предельной объективности (об этом можно сказать, посмотрев на Дюссельдорфскую школу фотографии). И сегодня появляется удивительная возможность все это соединять.
— А что Вы скажете о фоторетуши, о коллаже как о потенциальном пути развития фотоискусства?
— Фоторетушь появилась практически одновременно
с рождением фотографии. И фотоколлаж — важнейшая вещь. А сегодняшние возможности компьютерной обработки выводят коллаж на новый уровень. При этом нужно все-таки знать, что в этой области было сделано раньше. Но говорить о том, фотографии это или не фотоцэафия, — такой же праздный вопрос, как обсуждать «где мы, а где они; кто профессионал, а кто нет». Нужно везде искать пересечения границ, именно в этих местах рождаются самые интересные вещи.
— Можно последний вопрос, не связанный с фотографией? Вас все знают — в России и за границей, Вы везде успеваете, у вас огромное количество проектов… Откуда Вы берете столько энергии и как вам удается не сбавлять обороты?
— Важно просто любить то, что ты делаешь, никакого секрета нет. Сейчас, проведя девять месяцев на стройке нового Дома Фотографии, я могу сказать честно — я полюбила строительное дело. Я знаю о нем все: от виброзащиты, термошока и того, как устанавливаются плинтуса, до того, сколько кладется известки в раствор. Мне вообще интересен мир, мне интересны люди… до определенной степени.